музыкой навеяло,

... или второе стихотворение, из-за которого я таки выучила французский.



I. Портрет

Он спит.
Просыпается вдруг.
Рисовать начинает.
Корову берет - и коровой рисует.
Церковь берет - и ею рисует.
Селедкой рисует,
Ножами, руками, кнутом,
Головами,
И всеми дурными страстями местечка еврейского,
Всей воспаленной страстностью русской провинции,
Рисует для Франции,
Чувственности лишенной,
Рисует всем телом,
Глаза у него на заду,
И вдруг - перед вами портрет...
Это ты, читатель,
И я,
И он сам,
И невеста его,
Бакалейщик с угла,
И молочница,
И повивальная бабка,
И кровью испачканный таз,
новорожденных в нем моют,
Безумное небо,
Современности рты,
Башня штопором,
Руки,
Христос,
Это сам он Христос:
На кресте
Его детство прошло.
Каждый день
Совершает он самоубийство.
И вдруг
Перестал рисовать.
Это значит спит он теперь.
Галстук душит его.
Удивляет Шагала, что все еще жив он.

( II. Мастерская )

мечты сбываются... и не сбываются...

Я так долго мечтала о ней. Мечтала, сидя в конце прошлого десятилетия в "Идиоте" близ Исаакиевской, качая ногой педаль; мечтала, нарезая круги по барахолке на Удельной и заговаривая продавцов в антикварных; мечтала, вынимая из шкафа наследство, округлый деревянный футляр с куском неработающего чугуна внутри. И вот сегодня она моя! Йу-ху! Станина от швейной машинки Зингер. Самая настоящая, с ажурными ножками, колесом и педалью, с надписью SINGER и дыркой в столешнице. Ошкурить, покрасить, патинировать, заказать в витражной мастерской кусок запеченного стекла... и будет мне щастье тувалетный столик, да.

(no subject)

Более не привозить из заграничных вояжей книг ("ну разве что одну-две, ну разве что очень нужных") мы поклялись еще прошлым летом в Нью-Йорке, радостно помахав ручкой вослед таксисту, доставившему нас из Вильямстауна, и оглядев свой изрядно увеличившийся в объемах за полтора месяца багаж. Со стороны мы, надо полагать, более всего напоминали беженцев - два чемодана, три сумки, семь невнятных котулей, из которых во все стороны перла НАУКА, и плюшевая овца под мышкой.
Третий чемодан мы купили, четвертый одолжили у тетки; изничтожение котулей за счет увеличения количества презентабельной тары позволило нам прибыть в еропорт "Пулково" в худо-бедно приличном виде. Притараненной с такими мучениями НАУКОЙ я похвасталась перед коллегами, красиво расставила по полкам и более, кажется, с тех пор не открывала. И твердо решила - более - ни-ни.
( А потом мы поехали в Йорк )

советское детство

Вспоминая, что бы такого написать про город Минск, я вспомнила, что кому-то когда-то о нем уже писала, и попробовала схалявить, но факирбылпьян и фокус не удался - письмо где-то затерялось за давностью лет, так что теперь мне придется вспоминать и писать самостоятельно, без шпаргалок. Итак.

Я приехала в Минск летом 2000 года и сразу из поезда вышла в свое - здесь просится "давно позабытое", но нет, просто давнее - детство. Разница была только в том, что в моем детстве не было нужды менять рубли на рубли же, - да разве еще в том, что и сама я уже давно вышла из детского возраста, почему в очереди в этот самый обменник и выслушала порцию невнятных приставаний от старого хрыча дядечки весьма преклонных лет, на все лады варьировавших старую тему "поедем-красотка-кататься". Кататься я никуда не поехала, плюнула хрычу в бороду и сбежала с вокзала. Так начинался Минск. А дальше началась сказка.
Кефир в стеклянных бутылках с зеленой крышечкой из фольги; белье, сушащееся на веревках во дворах пятиэтажек; мороженое в жестяных креманках; пятирублевые билеты в кино; вечерние променады местной молодежи по центральным улицам; парк с каруселью-солнышко и каруселью-ромашка; магазины с таким особенным запахом - мыла, ткани и старой оберточной бумаги - совсем-совсем как в детстве, как в городе Брянске, куда меня отвозили летом к бабушке и дедушке...
В общем, я блаженствовала ровно пять дней. ( А на шестой )

прародина

Расскажите мне о Витебске?...