Книга поступлений на постоянное хранение

London. Thames river. Courtauld institute. Rain. Afternoon tea. 27 years old.

Недолгая плодотворная деятельность на благо еврейской общины города Эспебе научила меня, беузсловно, многому, но пуще всего - одному нехитрому правилу: постараться избегать посещения в единственном числе больших скоплений моего народа. Потому что всенепременнейше среди этого народа, на этом месте и в этот час отыщется что-нибудь такое неопределенного возраста, в буйных локонах и при кипе, в чьей душе я пробужу негасимый матримониальный зуд. Пятью словами, Меня Очень Любят Странноватые Мальчики. Они же не знают, что из всей моей обширной еврейской родни в евреи мне достался только папа. На их взгляд, если я с таким лицом да пришла в такое место - все по определению беседер. И вот они подсаживаются рядом и с очаровательной развязностью спрашивают - а паааааазвольте аааааасведомиться, аааааа кто ваш любимый пааааааэт?...
Многообещающее начало беседы. Вторым пунктом программы они прочтут мне стихи собственного изготовления, третьим - ааааааасведомятся ааааааа моем семейном положении, четвертым - аааааа нет ли у меня похожей на меня родственницы. А потом еще полчаса будут вести душевные беседы разной степени спасительности, а я - настойчиво полировать ногти, сплевывать в угол и проклинать запаздывающего лектора.
Дорогие мальчики, я не люблю доморощенных стихов и психоанализа. Дорогие мальчики, единственная похожая на меня родственница, а точнее, наоборот - это моя прабабушка, но она умерла семьдесят лет назад. Дорогие мальчики, мой любимый паааааэт - это сюда:

Trois allumettes une a une allumees dans la nuit
La premiere pour voir ton visage tout entier
La seconde pour voir tes yeux
La derniere pour voir ta bouche
Et l'obscurite tout entiere pour me rappeler tout cela
En te serrant dans mes bras

Дорогие мальчики, идите играть в песочницу. Ну или я пойду. Но без вас.

Вот еще что всегда страшно завораживало - мамонты. Вымершие мамонты, затонувшая Атлантида, упрятанная речка Неглинка, от всего этого в детстве веяло такой загадочностью, грустью и мятным холодком по спине. Мамонтов сгубил ледник. И когда мы с папой шли к заливу по долгой лесной тропинке, петляющей между серых и розовых крапчатых валунов, и он рассказывал мне, что всех их сюда тоже тогда же притащил ледник, становилось захватывающе жутко, и надо было крепче вцепиться в папину руку, и расспрашивать еще. А потом папа подсаживал меня на огромный валун - он и сегодня мне по плечо, а тогда и вовсе казался непреодолимым - и я сидела, болтая ногами, и проникалась. Мамонтами и Неглинкой. Потом, став старше, вытянувшись вверх и нахватав кой-какого образования, забиралась уже самостоятельно, и проникаться стала несколько иначе - вот, пирамид еще не было, шумеров еще не было, праотец Авраам если и состоял в проекте, то весьма отдаленном, а эта хрень, на которой я так легкомысленно болтаю ногами, уже здесь лежала.