о прекрасном

Богато талантами российское искусствоведение, не оскудевает оно умами и бойкими перьями. Десятки, сотни сидельцев проводят дни и ночи в биении лбом о гранитные опоры науки, но лишь избранным удается высечь из него божью искру. Да озарит она своим сияньем ночь.

Несмотря на то, что на сцене Эрмитажного театра очень часто ставились драматические произведения - комедии французские и русские, как классические, так и современные, сочинения известных авторов и членов узкого "кружка" императрицы, особенно много ее собственного сочинения - сцена этого театра была предназначена прежде всего для спектаклей пышных, зрелищных, сопровождавшихся музыкой и балетом, сценическими эффектами и частой сменой великолепных декораций.
(Музыка в Эрмитажном театре, 1786-1796. Каталог выставки. Санкт-Петербург, 2006. С. 10).

О, эти коварные знаки препинания, эти ханжеские кавычки! Почто не оставили вы нещастного автора в неведении относительно своего существования, зачем смутили его покой? как мила и невинна была бы эта пусть не блестящая, но все же вполне достойная лучшей доли фраза - без вас! И не обмирали бы удивленно посетители перед экспликацией у входа на выставку, не давились бы от гогота в прокуренных коридорах пошляки-коллеги, предлагающие сделать мерилом глубины искусствоведческого ума способность уместить в любом тексте сей притягательный "кружок" в кавычках вкупе со членами без оных... увы и ах! сколько упущенных щастливых возможностей - и сколь радужные перспективы!
Ей-ей, ежели бы иных светил науки не существовало, их надо было бы придумать.

парижские осколки - выписки из блокнота под настроение

En respirante le grand air

В двух улицах вверх от моего дома есть маленький сквер, где гуляет вальяжный рыжий петух, пасутся дети всех возрастов и размеров и сидят по скамейкам бородатые дядьки с книгами издательства Gallimard в белых обложках с красными буквами, в большинстве своем - занудливыми узконаучными трактатами, подобными флюсу. Обычно я хожу сюда писать диссертацию, а сейчас вот пишу это, надеясь успеть, пока меня не смыло очередным порывом дождя, совершившего за один только сегодняшний день уже пять набегов на Париж. Дождь мокрый и холодный - это не новость, а еще он противно хлюпает в туфлях и превращает гладкие булыжники отвесно падающих улиц в сплошной праздник членовредительства, - но оставляет после себя тот особенный кристальный воздух, который хочется перекатывать на языке и раскусывать, как леденцы. Мое любимое слово на этот раз из "смотреть" превратилось в "дышать". Раньше оно бывало и говорить, и узнавать, и чувствовать, но дышать не было еще никогда. Все, что я вижу, входит в меня на вдохе, перемешанное с воздухом, щекотно ударяя в нос, как пузырьки газировки. Кухонные запахи уксуса и базилика за углом, приторные волны карамели на бульваре Клиши, душный дурман духов возле оперы, прозрачный, неуловимый привкус тумана на вершине Холма - моя карта города на этот раз. Если смотреть иногда превращается в видеть, говорить в понимать, чувствовать в переживать, то чем оборачивается дыхание? Я не знаю еще. Но дышать вздорным щебетом канареек в пять утра - это почти что счастье, точно.